Илья Гантварг: «Навальнята» как феномен


Кто они — «навальнята»? Как «золотая молодёжь» и те, что попроще, становятся митингующими, «Фонтанке» рассказал отсидевший 10 суток и оштрафованный Илья Гантварг.

Сторонник Навального, студент-юрист Илья Гантварг вышел из спецприёмника на Захарьевской улице, где отбывал административный арест. Он и двое его единомышленников были наказаны сроком в 10 суток и штрафом в 15 тысяч рублей за участие в митинге. Акция проходила ещё 28 января, но кара настигла активистов 12 марта – аккурат перед выборами, за которыми штаб Навального как раз готовился наблюдать.

Илья – сын Михаила Гантварга, скрипача и дирижёра с мировым именем, бывшего ректора Санкт-Петербургской консерватории. Чего не хватало этому юноше, зачем он пошёл протестовать против режима, как отнёсся папа к пребыванию сына за решёткой – Илья рассказал «Фонтанке».

— Илья, как вас представить, чтобы не говорить только «сын бывшего ректора»? Кто вы?

– Я оппозиционный активист. Хотя мне это слово не очень нравится. Я член совета «Открытой России», активист движения «Весна». И должен был 18 марта координировать наблюдение по первому ТИКу Адмиралтейского района в штабе Навального. Планы мои сорвались 12 марта, когда меня задержали.

— Вы, наверное, расстроились, что не выйдете к выборам?

– Это были первые выборы, в которых я мог участвовать. Мне было ужасно неприятно, что я не могу помочь. Мне очень хотелось именно в этот момент быть на воле.

— И голосовать собирались?

– Нет, я не собирался голосовать. Но я не буду лукавить: я уже понимал, что такое может случиться, поэтому был запасной план. Мои полномочия принял на себя Макар Дьяконов. Мы успели построить систему вместе с «Голосом» и «Наблюдателями Петербурга». Но, конечно, неприятно было. Я сидел один в этом спецприёмнике…

— Один?

– Да, в этот раз «политических» сажали по одному. Нас там было человек десять. Причём собралась достаточно хорошая компания: Андрей Пивоваров, Артём Гончаренко, Денис Михайлов. Я даже думал: ну и ладно, зато с ребятами пообщаюсь. Но нас рассадили по разным камерам и вообще минимизировали контакты. Даже на прогулки мы выходили по одному. Но перестукивались, перекрикивались. Как самые настоящие заключённые.

— А с кем вы перестукивались? Кто был в соседних камерах?

– Справа у меня соседей не было, зато слева – Дарья Мурсалимова и Екатерина Шлихта. Может, потому, что они девочки, их и посадили вместе. Когда по вечерам мне становилось очень одиноко, я им что-то в стенку отбивал. И они мне отвечали.

— Вы вышли со словами «явка – 67 процентов, Путин – 76 процентов, отлично провели выборы». Откуда вы в спецприёмнике узнали результат?

– Нам можно было 15 минут в день пользоваться телефоном. А через окошечко, в которое приносили еду, можно было перекрикиваться. И в день выборов за завтраком мы договорились: один звонит утром, другой в обед, третий ближе к концу дня. Я звонил днём, связался с координаторами, они мне рассказали, что есть на это время, в обед я для всех это прокричал. А вечером Андрей Пивоваров брал телефон, и он прокричал нам последние результаты. Я очень расстроился. Даже не знаю, почему. Все ведь прекрасно понимали, какие будут результаты. И ещё я испугался. Потому что понял, что Путин получил мандат на репрессии и всё такое. Взгрустнул. Но вообще-то всё было очень ожидаемо.

— Чем вы занимаетесь, кроме оппозиционной активности?

– Я студент второго курса юридического факультета.

— Политика – это хобби?

– Нет, я бы так не сказал. Я вообще не могу сказать, что у меня есть хобби. Ну, люблю дома поиграть в компьютер. Некоторые ребята в свободное от учёбы время подрабатывают, зарабатывают деньги. Кто-то профессионально занимается в спортзале. Кто-то занимается научной работой, хочет защитить кандидатскую. Я хочу в свободное время реализовывать свои политические права. Хочу доказывать, что существует и такая позиция.

— У вас нет необходимости в свободное время зарабатывать деньги?

– Пока – нет, спасибо маме с папой. Но сейчас я заканчиваю второй курс, это будет считаться неполным высшим, и я смогу работать по трудовой книжке. Очень хочется попробовать себя в какой-нибудь юридической конторе. В общем, на третьем курсе, надеюсь, нагрузка будет не такая сильная, я смогу и работать, и учиться.

— Вот вы своей политической активностью доказали, «что существует и такая позиция». Что дальше?

– Да, меня об этом многие спрашивают: мол, вы всё равно ничего не измените. Я считаю, что такая позиция – неправильная. Возможность что-то изменить, что-то сделать лучше есть всегда. Вот я сижу на конституционном праве – и на экзамене сдаю пять признаков российского государства: федеративное, демократическое, правовое, социальное, светское. И понимаю, что ни одного слова правды. Это злит.

— Настолько злит, чтобы вы, очень молодой человек, пустились воевать с системой, вместо того чтобы делать профессиональную карьеру?

– Не только это. Да – я молодой человек. И у нас практически отсутствуют социальные лифты. Молодые люди хотят заниматься бизнесом. Или хотят работать в госкорпорациях. Потому что они выучились и стали отличными профессионалами, а не потому, что их туда устроили. А у нас практически один социальный лифт – это пойти в какую-нибудь «Молодую гвардию «Единой России» и заниматься там лизоблюдством. Это неправильно. У меня достаточно самоуважения, окружают меня люди, которые достаточно уважают себя, чтобы мы все требовали оценивать нас исключительно по нашим профессиональным качествам. А если единственный путь – это «правильно себя вести», то это дико противно.

— Когда вы начали так думать?

– В 15 лет. Это был 2014 год, когда присоединили Крым. Я подумал, что это всё неправильно. Что я хочу как-то противостоять этой военной агрессии.

— Вы высказывали это мнение?

– Конечно.

— В школе?

– В Интернете, но и в школе тоже. На обществознании, на уроках истории. Участвовал в каких-то дискуссиях. В прошлом году 26 марта я сходил на митинг Алексея Навального.

— Тогда вы в первый раз пошли на митинг?

– В первый раз. Я был абсолютно разъярён всеми этими историями с дворцами и уточкой Дмитрия Анатольевича. Пришёл на митинг – и увидел людей, с которыми мне захотелось быть рядом, что-то вместе делать, идти к каким-то целям. Мне было там настолько… хорошо. Вот это ощущение, что ты не один, что ты смотришь в глаза человеку – и видишь не какого-то карьериста из МГЕР, который исполнительно-прокурорским тоном рассказывает, что, мол, да, есть в стране проблемы, но Владимир Владимирович… Ну, всё вот это. А тут я вижу – совсем другие люди. Они молодые, они дерзкие, они красивые. И я понял, что вот так выглядит Россия, что вот это будущее. И что если я не буду частью этого всего, то не смогу найти себе место.

— «Частью этого всего» – это чего? Откуда вообще берутся те, кого называют «навальнятами»?

– Ой, «навальнята» – это такой феномен, это войдёт в учебники истории. Митинги 2011 года, митинги 2017 года, кампания Навального – это уже история. Ужасно здорово ощущать, что я как-то… Что через 50 лет я смогу открыть учебник истории и сказать внучку: а знаешь, на этом монументе 26 марта 2017 года я стоял и скандировал, и мы не боялись. А откуда берутся… Я думаю, это во многом от отчаяния. Я уже сказал, что у нас нет социальных лифтов. Стать обеспеченным человеком, хорошо зарабатывать у нас трудно. Если, конечно, ты не воруешь бюджетные деньги. Многие понимают, что если пытаться прыгнуть выше – там уже дети чиновников

— У вас ведь тоже папа был чиновником. В любом случае – он музыкант с мировым именем. Вам-то зачем это всё?

– Да. Это хороший вопрос. В суде мне его тоже задавали…

— По тому, как вы говорите, можно подумать, что для вас политическая активность – тоже способ сделать карьеру.

– Это способ поменять государство так, чтобы в нём можно было сделать карьеру. А сейчас для этого надо участвовать в каких-нибудь «селигерах» и других форумах. Каждый раз, когда я вижу этих ребят, как под копирочку, стоящих в маечках с «Единой Россией»…

— Они точно так же, как вы, хотят социальных лифтов.

– Да, они такие же, как мы. Только они не верят в то, что делают. Вот они увидели на «прямой линии» Путина, как нужно уходить от вопросов, и пытаются говорить с такими же интонациями. Но я понимаю, почему они избрали такой путь. И не могу их винить, что они покрывают лжецов и негодяев, точно зная, что это лжецы и негодяи. Для них это тоже способ выбиться.

— Как родители смотрят на вашу политическую активность?

– Сначала они к этому относились с опаской. Они же понимают, что любая политическая активность в нашем государстве, неугодная властям, несёт за собой риски. И мама очень переживает, и папа очень переживает. Но я рос с пониманием, что в стране что-то всё-таки идёт неправильно.

— Да откуда же у вас это понимание? Вам 19 лет, то есть на ваших глазах страна делалась только круче и богаче. Вставала с колен.

– У нас дома никогда не работал Первый канал телевидения, чтобы всё это слушать. Мама с папой всегда поощряли какое-то моё развитие. Я всегда мог поговорить с папой о политике. Папа – он не такой резкий, как я. Он в чём-то может даже поддерживать Путина. А в чём-то не поддерживать. У него такие взгляды… Ну, не знаю, как сказать. Я просто привык к тому, что если у меня есть мнение, то я могу высказаться. У нас дома никогда не было единственной позиции, подавляющей. Приходили папины друзья, они говорили в том числе и «за политику», в круг общения папы входят и старые советские диссиденты, и те, кто сейчас за Путина, и те, кто против Путина. Я слушал разные аргументы – и как-то выстраивал своё видение. Потом я заинтересовался историей, обществознанием. Захотел учиться на юриста.

— Странно, что сын Михаила Гантварга не стал музыкантом.

– У меня и мама музыкант, она тоже преподаёт скрипку. И меня пытались сделать музыкантом. Я играл сначала на скрипке, потом на кларнете, потом сказал, что меня это не интересует.

— Что изменилось, когда ваш папа стал ректором Консерватории?

– Я был в курсе, что происходило в Консерватории. И я всегда был уверен, что мой отец – человек честный и порядочный. Папа всю жизнь работал в Консерватории, очень любил её, вкладывал в неё душу. Я вообще ни минуты не сомневаюсь… Нет, не так. Я убеждён, что мой папа не положил себе в карман ни копейки.

— Это как раз понятно, за последние годы ваш папа был единственным ректором Консерватории, который ушёл без тени уголовного дела над головой.

– Хотя расстались с ним, конечно, некрасиво. Его вызвали с гастролей в Америке, чтобы уволить. Но те четыре года, что папа был чиновником, он был таким чиновником, каким и я, может, хотел бы быть. Я им очень горжусь.

— А он вами?

– Папа… Ну… Папа с мамой всё-таки сходятся в том, что то, что я делаю, где-то может быть правильным, где-то неправильным. Они просто переживают и боятся за меня. Но вот чтобы как-то подавлять мою позицию – такого нет. Мой папа, например, абсолютно не приемлет Алексея Навального. Он считает, что Навальный – большевик.

— Вы с папой в этом не согласны?

– Возможно, что-то в этих его словах есть. Но я считаю, что Навальный – сильный политик, который в условиях, когда он не может появляться на телевидении, всё равно сделал себе имя, проводит полезные независимые расследования. Такой человек очень хорошо сподвигает на действия.

— Люди вашей будущей профессии у нас становятся президентами, премьер-министрами, у вас могли быть неплохие перспективы. Зачем же вы с юности такие карьерные пути себе закрываете?

– У нас в стране большие деньги водятся там, где есть рука государства. «Газпром», «Роснефть»…

— Вот-вот. И нормальные молодые люди как раз туда рвутся на работу. А вас теперь не возьмут.

– Я примерно представляю, как можно попасть на работу в «Газпром». И что там нужно будет делать. Уважать, почитать, не иметь позиции, кроме как «есть Путин – есть Россия», и так далее. Карьерный рост зависит от того, как ты выстроишь отношения с начальством. Я вот не уверен, что в таком месте смог бы работать.

— А если всё-таки папа поможет туда попасть?

– Мы с ним никогда об этом не говорили. Может быть, у него и есть какие-то возможности, может – нет. Я никогда его об этом не спрашивал. Но, во-первых, я бы такую помощь и не принял. Это неправильно. Я хочу прожить жизнь так, чтобы потом мои дети могли говорить обо мне то, что я говорю о папе. Во-вторых, мой папа никогда мне такую помощь и не предлагал. Думаю, у него тоже есть какие-то установки, что, мол, давай-ка ты, Илюша, сам. Он сам всего добивался в советские годы. Было тяжёлое время. Папа смог стать скрипачом, смог ездить на гастроли. Он часто рассказывает, как добился успеха – и как это было трудно. И я понимаю, что я тоже так хотел бы. Я уверен, что сам смогу выстроить свою карьеру, обеспечить себя – и остаться таким человеком, каким хотел бы быть.

— Каким именно юристом вы хотите стать? Следователем, адвокатом, корпоративным юрисконсультом?

– У меня душа лежит к гражданскому праву. Например, я хотел бы заниматься вопросами частной жизни людей.

— Сейчас скажете, что хотите помогать людям?

– Нет, это неправильное клише: «я иду в юристы, чтобы помогать людям». Всё-таки люди идут в юристы, чтобы зарабатывать деньги. Я хотел бы решать вопросы, связанные с бизнесом, с экономической сферой. Мне всё это интересно. И я хотел бы быть, наверное, адвокатом. Или работать в некоммерческой организации. Сейчас я прохожу практику в Transparency International, и мне интересны вопросы борьбы с коррупцией. Которые и привели меня сначала на митинг, в потом – в спецприёмник. То есть я вижу себя ещё как юрист, который следит за чиновниками.

— В общем, хотите быть, как Навальный.

– Нет, не как Навальный. Я, конечно, давно знал фамилию Навального, но узнал его биографию уже тогда, когда учился на юрфаке. Это мой осознанный выбор.

— Вам нравится Навальный?

– Конечно, он не без изъянов. И, конечно, то, что ему предъявляют даже в оппозиционной среде, часто справедливо. Но как политик, повторю, он сделал себя в условиях авторитарного режима…

— По-человечески он вам нравится?

– По-человечески… Лично я с ним никогда не общался, но… Нет, всё-таки я не могу его оценить. Но я полагаю, что у него есть свои плюсы – и свои минусы. За минусы его нужно критиковать, а за плюсы – поддерживать. Но в сложившейся ситуации, исходя из его политической деятельности…

— Продолжайте.

– Я поймал себя на том, что говорю так… Ну, как…

— Как сторонники Путина говорят о Путине.

– Да, я говорю так, как говорят о Путине. Но Навальный – это анти-Путин. И эта роль ему помогает, она собирает вокруг него тех, кто чувствует в себе протест. Вот честно: была бы у нас нормальная демократическая система, были бы в бюллетене двое – Ксения Собчак и Алексей Навальный – я бы за него не проголосовал. Но хороший потенциально президент – это не всегда хороший кандидат. А Алексей Навальный – это именно кандидат, который может стать президентом. И сам по себе он меня вдохновляет. Меня вдохновляют люди, которые собрались вокруг него. И в авторитарной стране, где ликвидирована политика, вспоминать, что он ходил на «русские марши», – вот я этого не хочу. Я понимаю, что если он придёт к власти, то не станет таким «Путиным навсегда». Ему можно будет сказать: вы, Алексей Анатольевич, четыре года отсидели, теперь мы хотим избрать другого. Я не питаю иллюзий по поводу того, что Навальный сможет набрать больше двух процентов. Но то, как он ведёт кампанию, как он не боится говорить, какие он проводит расследования, – он очень храбрый и дерзкий человек.

— Если даже вы, его сторонник, понимаете, что в ближайшие 12-18 лет Навальный президентом не станет, к чему тогда должна привести вся ваша деятельность?

– Боюсь, что он президентом у нас не станет дольше. Или никогда. Но вот смотрите. Наш режим называют не авторитарным, а гибридным. Как бы не поймёшь, чего там больше: авторитарного или демократического. И вот именно деятельность людей, критически настроенных по отношению к Кремлю, запускает работу многих публичных демократических институтов. Она меняет атмосферу в стране. И даже если мы не можем привести Навального на пост президента, нам нужно работать для того, чтобы власть как-то соглашалась на нашу повестку. Чтобы она поняла, что нашу точку зрения игнорировать нельзя.

— И Кремль благодаря вам может говорить: вот видите – их никто не посадил на десять лет без права переписки, не расстрелял, у нас прекрасная демократическая страна.

– Так и очень хорошо, если они так говорят! Пока они пытаются всем говорить, какая у нас демократия, они стараются всё-таки избегать каких-то очень острых моментов, которые им можно вменить. То есть они не до конца оборзели. Потому что иначе на «прямую линию» к Путину сможет прийти человек и сказать: вот вы говорите – демократия, а вот – вопиющий случай.

— Ваши десять суток в спецприёмнике – не вопиющий случай?

– Если дойдёт до того, что полицейские изобьют кого-то на улице, начнут людей пытать…

— Илья…

– Ну, да. Мы знаем о том, как в ФСБ пытали антифашистов. Я вообще не понимаю, как это возможно. Это отвратительно, это просто дикость. Но всё-таки по отношению к демократическим активистам они пытаются соблюдать некие правила игры. Да, я признаю, что эти правила они сами устанавливают. Но мы своей деятельностью добиваемся того, что всё-таки можем продолжать.

— Вы не боитесь, что в следующий раз и вы встретитесь с электрошокером? Или ещё с чем похуже?

– Честно: я считаю, что это маловероятно.

— Наверное, эти антифашисты до встречи с сотрудниками ФСБ тоже так считали.

– Вообще… Думаю, да. Но я не могу поверить, что людей пытают просто так. То есть любые пытки – это вообще ужасно, но, предположим, если у ФСБ есть представление, что некоторых пытать можно, то это должны быть… Я не знаю, как сказать. Эта тема сама по себе дикая. Я сейчас вдруг понял, как выглядит то, что я говорю: как будто я оправдываю ФСБ, которая пытает людей.

— Честно говоря, так и выглядит. Но я понимаю, что вы хотите сказать: вы не верите, что они могут пытать ни за что, просто безобидных задержанных. Так?

– Я не верю, что человек способен творить такие злодеяния, чётко понимая, что творит злодеяния. Что он даже сам для себя не пытается поверить, что делает что-то правильное.

— Вас необязательно пытать. Можно просто выгнать из университета.

– Не думаю, что вуз на это пойдет из-за возможного репутационного ущерба в случае огласки этого, и для зарубежных университетов, которые с нашим сотрудничают. И здесь получается такая система сдержек и противовесов: да, нам нужно на него надавить, но надавить так, чтоб не случилось скандала. Так что беспредела, я думаю, позволять себе не будут.

— Как родители приняли ваше пребывание в спецприёмнике?

– Ой, это было достаточно тяжело. И для мамы, и для папы. Я ведь всегда дома, с родителями.

— Такой «домашний ребёнок».

– Ну, да. Мама всегда знала, где я и что со мной. А тут – меня задержали. Увезли. Я не беру телефон, потому что мне запретили, сказали – в отделении позвонишь. Мне было тяжело из-за того, что мама и папа переживали. Но они справились, спасибо им.

— Кто заплатил 15 тысяч штрафа?

– Штраф ещё никто не заплатил. Мы подаём апелляцию и будем пытаться его отменить.

— Мы с вами знаем, чем закончится апелляция. Наверное, штраф заплатит папа?

– Нет. Я попробую сам найти деньги.

— Как?

– Может быть, собрать краудфандингом. Не знаю. Но я считаю, что не имею права втягивать в это родителей. Это мои действия, которых родители могут и не поддерживать. И ответственность я должен нести сам. Может, придётся попросить их, ну, как-то добавить, что ли. Но вообще я хочу нести ответственность сам.

— Вы не думаете, что у папы из-за вас будут проблемы?

– Мой папа уже не чиновник. Папа – скрипач. Ему что, запретят на скрипке играть? Не думаю, что папу будут спрашивать за меня. Потому что есть папа – и есть я, я делаю то, что считаю правильным. И я не считаю, что приношу неприятности кому-то из близких.

— Что вы читали в детстве и читаете сейчас?

– Читаю? Почему вы спрашиваете?

— Мне интересно, как такие люди получаются.

– В спецприёмнике я перечитал четыре тома Довлатова. А в детстве… Школьную литературу читал. Помню, что мне очень понравился «Маленький принц». Мне нравились поэмы Пушкина. Ну, лавировал – от «Незнайки» до «Маленького принца». Вообще-то я в детстве не любил читать. То есть в рамках школьной программы – да. Но мне в школе так и не объяснили, почему «Незнайка» – это интересно.

— А это должны объяснять в школе?

– Конечно. Я не понимал, какой смысл в том, что я читаю. Потом я подрос и полюбил читать. Помню, как мне понравилась «Хижина дяди Тома». Джека Лондона я люблю. Довлатова обожаю. То есть мне интересны книги на такие темы. Социальные.

— Вы бывали в школе после выпуска?

– Заходил после митинга 12 июня. Они там очень недовольны, что я на митинги хожу.

— А как вы узнали, что они недовольны?

– Тогда получилось так, что тогда я убедил друзей пойти на митинг: ребята, давайте, это важно и круто. В итоге тех, кого я привёл, задержали, а я с этой «битвы при Марсовом поле» успел сделать ноги. И задержали девочку, которая училась на класс младше меня. То есть она ещё была школьница. И наутро у неё был ЕГЭ по английскому. Она его не написала, потому что сидела в отделении полиции. Мне было дико стыдно, когда мне звонили их родители и спрашивали, чего это их задержали, а я на свободе. Хотя сами ребята говорили, что это их выбор, что они понимали, на что идут, что, мол, со мной в отделении, конечно, было бы веселее, но и так всё нормально. И вот в школе пошли слухи: Гантварг за деньги приводит людей на митинги и там их кидает. Но я не верю, что мои учителя могли в такое обо мне поверить.

— Как на всё это смотрит ваш младший брат? Вы не боитесь, что он в какой-то момент захочет пойти с вами?

– Если захочет – я, конечно, буду за него переживать, но не смогу сказать ему, что нельзя.

— Он же маленький, десять лет всего.

– Да, но когда-то и ему стукнет восемнадцать.

Fontanka

Оцените статью
Выборгские ведомости
Добавить комментарий

  1. kolya
    наивный чукотский юноша…..имхо
    Ответить