Но товарищество было превыше всего
Я — из последнего военного призыва. Все семь солдатских лет, что выпали на долю рожденных в 1927 году, отдал Родине «под мудрым водительством» товарища Сталина. Разное толкуют теперь о том «былинном» времени. Но скажу , ничуть не покривив душой — армейскую семилетку почитаю чуть ли не лучшим отрезком своей немаленькой жизни. Нет, не назову ее медом, была она и трудной, и тяжкой, порой голодной, зато четко осмысленной. Во всяком случае, не ведали мы о дедовщине, как и о прочих уродливостях, наоборот, в горниле воинских будней выковывалась крепчайшая дружба, товарищество. Но служба есть служба! Как и при любой солдатчине не обходилось без курьезов. О некоторых веселых эпизодах тогдашней армейской жизни хочу рассказать.
Наш ротный Гаргантюа
В подразделениях нашей сорок пятой учебно-стрелковой дивизии бытовал институт так называемых «заготовщиков». Это минут за сорок до начала обеда отряжались в столовую два-три проворных бойца. Поручалось им заранее получить на всю свою роту хлеб, суп, кашу, ибо у кухонного оконца («амбразуры» — на языке служивых) собирались огромные очереди.
Так вот: пресквернейший казус приключился с одним из наших посланцев. Ну не смог он стерпеть проголодь сорок четвертого года и совершил тягчайший грех…то есть скушал зараз аж сорок порций мяса! За всю роту! Правда, порции те были крохотные: пожалуй, и я бы умял их тогда за милую душу. Но все-таки — сорок! Ну был шум-гам, было желание у солдатиков набить обжоре морду. Но все же обошлось. На вечерней поверке приказал старшина выйти «герою» из строя:
— Объясните своим товарищам , как умудрились вы съесть сорок порций и оставить всех без мяса?!
Виновный смущенно потупил глаза.
— Ну что, будем в молчанку играть? — наступал старшина, и горе-заготовщик, а он был белорусом, открыл рот:
— Дык, чавошь? Схапив, зъив и змаку не почув!- выдал он под громовой хохот строя.
(Схватил, съел и вкуса не почувствовал — ежели по-русски). Слова эти стали у нас крылатыми.
Осторожно, некипяченая вода…
В сорок седьмом окончил я полковую школу сержантского состава. Пусто стало в нашей просторной казарме: выпускников немедля распределили по батареям. Впрочем, не всех: десяток отличников, и меня в том числе, оставили командовать новым набором. До прибытия пополнения поселись мы в одном из учебных классов, поставили там пять двухэтажных коек, столько же тумбочек. Оставили нам десяток солдат-дневальных, а в дежурных ходили сами. В общем, курорт настал, а не служба. В таком вот идиллическом настроении встречали 1948 год.
Отметить праздник у нас было чем. Получили первое сержантское жалование. А во-вторых, двое наших только что вернулись из отпуска: один привез украинской горилки, другой — сибирского «первачка». Сей «слезный нектар» и разлили по кружкам, уселись праздновать часа за два до полуночи. Только собрались принять по первой, как вдруг в дверях появился дневальный: «Батя! — вскрикнул он тревожным шопотом. — И замполит!».
«Батей» звали мы командира полка, известного свой строгостью. Мы тут же упрятали по тумбочкам заветные кружки. «Батя», высокий, стройный, в барашковой серой папахе, окинул изучающим взглядом нашу застолицу. Ухмыльнулся понимающе и изрек:
— Новый год встречаете?! Ну, ну! И водочка, поди, у вас, есть?
— Никак нет! — смело опроверг сержант Воронко. — Только сальце! Отведайте, товарищ полковник!
Не вняв приглашению, шагнул комполка к ближней тумбочке, извлек злополучную кружку. Души наши ушли в пятки, думаем: «Влипли!
«— А это что? — спросил строго.
— Вода! — не растерялся Воронко.
Посмотрел Батя на загадочную воду, поболтал, поднес к носу. Передал кружку замполиту:
— Глянь-ка, подполковник, никак и впрямь вода?
Замполит тоже дотошно обнюхал кружку
— Точно, вода! — заключил он к нашей общей радости.
— Счастливо праздновать! — поднес полковник ладонь к папахе и уже на выходе посоветовал:
— Особо-то на воду не налегайте, ведь она у вас, наверное, некипяченая…
…Как это они самогон от воды не отличили? — недоумевали мы после.
Воспитательный момент
Выполняли мы с сержантом Яковлевым — моим хорошим дружком — какое-то, не помню, задание. И потому пришли на обед с большим опозданием. Но нам был оставлен „расход“. Уселись за стол прямо в шинелях и шапках, блаженствуем над супом и кашей-»шрапнелью», то есть перловкой. Вдруг видим: идет замполит, подполковник Козлов. Прямо к нашей паре! Подошел, поздоровался. А, надо сказать, меня он знал превосходно, потому как не раз наряжал оформлять Ленинские комнаты. Нагнулся к моему уху и прошептал так , чтобы напарник услышал: «Киселев! Скажи ему, — кивнул в сторону Яковлева, — чтобы шапку снял! Столовая, все-таки!..
«Я покраснел от стыда: ведь тоже был в шапке… Вот такой получился воспитательный момент.
Сибиряк был потрясен
Два последних года довелось мне прослужить в Германии. Велик был интерес к недавнему фашистскому логову, но возможностей его удовлетворить было до обидного мало. Одной из доступных точек соприкосновения стала для нас уединенная площадка возле железной ограды. Вечерами тут проходили бойкие встречи: причем если советскую сторону представлял наш брат-солдат, то супротивную — немецкая малышня, юркие огольцы лет от семи до двенадцати. Детишки первыми уразумели, что русского солдата нечего бояться, потому настырно клянчили звездочки, погоны, даже пуговицы. Взамен совали сквозь прутья забора пипеточные авторучки, открытки, конверты, красочные блокнотики — сей бартер пользовался широчайшей популярностью.
Хотя, если быть точным, влекла нас не столько «торговля», сколько сама ребятня: приятно было слышать ее хоть и непонятный, но умилительный щебет. Оттого каждый стремился поучаствовать в общении, а объяснялись мы с детьми в основном на пальцах. Был среди нас сибиряк-новобранец, который при звуках речи немецкой пацанвы застывал столбом, восклицая:
— Эх, мать честная, вот чудо, так чудо. Скажи в деревне, не поверят!
— Где, какое чудо? — спрашивают у него.
— Да пацаны! — кивнул сибиряк в сторону забора. — Вы только подумайте: такие махонькие, а уже по-немецки говорят!
